Великий Учитель

По материалам книги Геннадия Иванова - "Знаменитые и известные Бежечане"

Чистяков Павел Петрович
1832 - 1919

Чистяков родился в селе Пруды Весьегонского уезда, в старину это были земли Бежецкого Верха. Первые уроки рисования он получил в Бежецком уездном училище. Павел проявлял такие успехи в учёбе, что власти города, именно власти, что примечательно и что говорит о том, что эти самые власти интересовались успехами талантливых учеников, так вот, власти города решили после окончания Чистяковым училища определить его на казённый счёт в тверскую гимназию. На что юный талант возразил, что, если его не отдадут учиться дальше в Академию художеств, он умрёт.
В 1849 году юноша стал вольноприходящим учеником Петербургской академии художеств.

Бежецк Павел Петрович всегда вспоминал с теплотой. Он написал несколько икон для бежецких храмов. В Бежецке он таинственным образом увидел свою будущую жену. Сам он об этом так написал: «Ещё в Бежецке, когда мне лет 14 было, мы с мальчишками на святках гадали. Смотрю я в щёлочку, в церковь Иоанна Богослова и вижу: стоит девочка и глядит исподлобья: запомнил лицо-то. И вот когда я уже 23-х лет вошёл к ним в дом, вздрогнул. Сон вспомнил - она! Стоит и смотрит исподлобья». (Чистяков рассказывает о своей будущей жене Вере Егоровне Мейер.)

Родители художника были людьми «простого звания» - крепостными крестьянами генерал-майора А.П. Тютчева. Отец, Петр Никитич, управлял имением Тютчева. Помещик хорошо относился к семье своего управляющего и при рождении у того детей давал им вольную. Павел стал свободным на третий день после рождения.

Всё у человека начинается в детстве. Чистяков ещё ребенком тянулся к рисованию. «Отец мой... делал иногда счета угольком на белом некрашенном полу. Вот эти-то цифры я припоминал и копировал (на кирпичной печке) тоже угольком. Единицы и палочки я не любил, а все больше 2, 0, 3, 6, 9 и т.д., всё круглое. Всё меня интересовало, всё хотелось разрешить. Почему летит птица, а гусиное перо только по ветру, восьми лет я уже знал. Я всё замечал в натуре... Двенадцати лет я уже чувствовал... что-то о перспективе в натуре и даже нарисовал деревянную колокольню, углом стоящую к зрителю...»

Своим первым учителем Чистяков всегда называл бежецкого преподавателя рисования Ивана Алексеевича Пылаева.

Бежецкое училище Чистяков окончил с отличием - «был записан на золотой доске».

Пройдут годы, и великие русские художники Репин, В. Васнецов, Поленов, Суриков, Серов, Врубель и другие замечательные мастера будут благодарить Павла Петровича Чистякова как своего главного и выдающегося наставника. Виктор Васнецов напишет в письме своему учителю: «Желал бы называться Вашим сыном по духу». Суриков всю жизнь будет повторять любимую поговорку Чистякова: «Будет просто, как попишешь раз со сто». Репин не раз говорил о Павле Петровиче: «Он — наш общий и единственный учитель».

Но прежде чем заслужить все эти справедливые слова от благодарных учеников, надо было пройти большой путь.

В первом специальном классе Академии художеств он рисует «с оригиналов карандашом головы». Так он сам вспоминает свои классы. Во втором - рисует «голые фигуры». Потом переходит в класс гипсовых голов. Занятия проходили по утрам и вечерам. В свободные часы он подрабатывал уроками и случайными заказами. Жил у дальних родственников где-то рядом с Александро-Невской лаврой. Это далеко от Академии. По его подсчётам порой в день нахаживал до тридцати вёрст. Два раза в день на занятия и обратно да ещё уроки. Питался, как он вспоминал, скудно: огурцами, хлебом и чаем.
Первоначальное обучение, согласно правилам всех тогдашних академий, состояло из рисования с гипсовых слепков и копирования с известных гравюр. Копии служили средством для выработки вкуса учащихся, ими должны были заниматься параллельно с высшим натурным классом. К этому относились очень серьёзно. Наиболее отличившиеся молодые художники свою заграничную практику опять же начинали с копирования.

Один из исследователей жизни и творчества Чистякова пишет: «Всю эту школу рисования с гипсов и натурного рисования Чистяков прошёл и знал блестяще. Но гораздо больше он работал самостоятельно. По ряду академических наук он просто отделывался минимальным усердием, ибо изучал их сам. Рутинное повторение и рутинная тренировка, неосмысленная и - как он любил выражаться - «не поверенная» были для него нетерпимы. «Перспективу я слушал всего раза четыре у М.И. Воробьёва, — вспоминал он, - чертежей вчерне сделал три, а прочее усвоил в течение шести вёрст», то есть во время своих долгих и одиноких ежедневных путешествий. Он учился, уча других. Так, им был открыт ещё в юности, когда он учил «баринков Смирновых» рисовать с натуры петуха, известный его принцип рисования «с земли, с ног».

К концу пребывания в Академии художеств Чистяков был не только блестящим учеником, но и уже известным в Петербурге педагогом. Многочисленные частные уроки создали ему в столице славу прекрасного учителя. Но основным и наиболее серьёзным педагогическим достижением молодого Чистякова была его работа в Рисовальной школе Общества поощрения художеств. Уже здесь он выделялся как очень способный и самобытный учитель. К его мнениям и советам прислушиваются талантливые молодые художники.

В апреле 1858 года Чистяков как вольноприходящий ученик удостаивается серебряной медали первого достоинства за этюд с натуры и ему разрешается приступить к композиции исторической картины для получения необходимой второй медали. Он мечтает стать историческим живописцем. Тогда это было очень почётное звание. Чтобы стать историческим живописцем, надо было получить вторую медаль (золотую) и работать по жестким правилам академических канонов.

Чистяков начал работать над программной композицией на тему «Из 5-го тома Русской истории Карамзина, 1433 год». Полное название написанной художником картины звучало так: «На свадьбе великого князя Василия Васильевича Тёмного великая княгиня Софья Витовтовна отнимает у князя Василия Косого, брата Шемяки, пояс с драгоценными каменьями, принадлежавший некогда Дмитрию Донскому, которым Юрьевичи завладели неправильно». Картина эта теперь находится в Русском музее в Петербурге. За неё художник получил Большую золотую медаль и право на стажировку за границей. Академический совет постановил купить картину за 800 рублей, но с условием, что автор доработает её, окончит.

Картина, хотя и написана в традициях академизма, тем не менее, показывает истинный талант Чистякова, его стремление к психологизму и правдивости. Сцена, изображённая художником, полна динамики и жизни, персонажи обладают яркой индивидуальностью и характерностью. Художнику удалось передать атмосферу начала княжеских междоусобиц, повлекших за собой много крови. Через много лет знаменитый художник на исторические темы Виктор Васнецов напишет Чистякову: «Надо помнить, что русская историческая настоящая живопись началась с Вашей Софьи Витовтовны. Дай Вам Бог помощи и силы создать нам что-либо опять истинно художественное и русское».

Чистяков едет на стажировку в Европу. Он посещает Германию, Францию, потом отправляется в Италию. После нашей среднерусской и северной природы он вдруг видит роскошь природы итальянской и просто потрясён ею. «Что за Италия, что за ночи - просто рай! Представьте наш август, луна... представьте наше лето, наше небо, только все краски ярче и в то же время несколько туманнее, сквозь флёр, как будто, и мнится, что всё вам видится, - вот эта-то полусонная замирающая нежность и есть исключительный характер Италии».

Специалисты считают, что лучшими работами Чистякова, созданными в итальянский период, являются этюд «Голова Чочары», сейчас он в Русском музее, картина «Джованнина», сейчас она в музее Академии художеств в Петербурге. В этой картине художник смелыми живыми мазками передаёт яркую красоту юной итальянки: огромные тёмные глаза, нежный овал лица, смуглая кожа прекрасна на контрасте с белым покрывалом на голове.
В 1864 году художник задумал написать большую картину на тему древнеримской истории «Последние минуты Мессалины, жены римского императора Клавдия». Он сделал очень много этюдов и зарисовок к этой картине, знакомился с историческими материалами. Над этой картиной он работал почти всю свою жизнь, но так её и не завершил. В одном из писем к своему ученику в 1887 году Чистяков признался: «А я всё пачкаю свою Мессалину, цвета стал искать, а в то же время ногу согнутую думаю выпрямить (разумею у Мессалины ногу). Так лучше выходит. Ну, одним словом, рутина гнетёт и подбирает под себя. Нет, искусство всё-таки - красота. А красивое ни угловато, ни крайне быть не должно».
Сейчас в запасниках Русского музея хранится и незавершённая «Мессалина».

В Италии Чистяков много работает над изображением различных человеческих типов. В 1867 году он создаёт картину «Римский нищий». Сейчас она в Третьяковской галерее. За эту и ещё три другие работы, вернувшись в Петербург в 1870 году, художник получил звание академика.
С этого момента и до конца дней жизнь Чистякова будет почти полностью отдана Академии художеств. Он становится преподавателем, начинает жить распорядком этого учебного заведения, его выставками и заботами.

К этому времени, как пишут специалисты, «не только вне академии, но также и в стенах её находилось всё больше людей, понимавших, что установившаяся и когда-то приносившая блестящие результаты система обучения художников обветшала. Искусство рисунка - главное, что бесспорно признавалось заслугой её, вырождалось на глазах, и этот упадок уже давно замечался посторонними зрителями».

Страстный темперамент личности, художника и педагога не позволял Чистякову мириться с таким положением вещей. В одной из докладных записок он пишет: «Скажите чудную остроту, и все в восторге; повторяйте её сорок лет каждый день и каждому, отупеете сами и надоедите всем, как бог знает что... Всё, что однообразно и бесконечно повторяется, как бы оно ни было хорошо вначале, под конец становится тупо, недействительно, рутинно, просто надоедает и умирает. Нужно жить, шевелиться, хотя на одном месте, да шевелиться».

Чистяков считал, что «хорошо учить, значит, любя учить, а любя ничего не скучно делать». В стенах академии постепенно у него образовывается своя школа «чистяковцев».

Вот впечатление А.И. Менделеевой от знакомства с Чистяковым: «Увлекшись рисунком, я не видела никого и ничего, кроме стоявшей передо мной ярко освещенной гипсовой фигуры да своего рисунка. Чьё-то покашливание заставило меня оглянуться. Я увидела нового для меня профессора: худощавого, с негустой бородой, длинными усами, большим лбом, орлиным носом и светлыми блестящими глазами. Он стоял на некотором расстоянии от меня, но смотрел на мой рисунок издали, скрывая тонкую улыбку под длинными усами. По своей неопытности я сделала странные пропорции тела Германика. Павел Петрович кусал губы, сдерживая смех, потом вдруг быстро подошёл ко мне, легко перешагнул спинку скамьи, сел около меня, взял из моих рук резинку и карандаш и уже серьёзно начал поправлять ошибки. Тут я услышала слова, оставшиеся в памяти моей на всю жизнь: «Когда рисуешь глаз, смотри на ухо!» Не сразу я поняла мудрость этого. Прекрасно нарисованная часть лица или фигуры не выразит ничего, если она поставлена будет не на место и не в гармонии с остальными частями. Но никакое самое подробное объяснение не произвело бы такого впечатления и не запомнилось бы так, как загадочное: «Когда рисуешь глаз, смотри на ухо».

Чистяков не удовлетворялся обязательными по службе классными дежурствами. В отличие от большинства профессоров он, если видел в человеке искру таланта, если видел настоящую преданность человека делу, то занимался с ним уже в своей мастерской.
Он вообще-то был довольно суровым и придирчивым педагогом. Особенно жестко он высмеивал самодовольство, которое считал у художника основным препятствием к творческому росту.

Считается, что у Чистякова было безошибочное чутье на масштаб и характер способностей ученика. Он как бы предвидел, что получится из того или другого художника при серьёзном отношении к делу. И настраивал на это серьёзное отношение. Поэтому и поговорка у него была, когда заставлял учеников снова и снова переделывать работу: «Будет просто, как попишешь раз со сто».

Вообще Чистяков любил поговорки, притчи, народную речь. Его советы молодежи были не занудными, а образными. Он сам об этом говорил: «Я знаю, есть люди, которые говорят: П.П. всё шуточками отбояривается. Конечно для них - шуточки, ну, а для молодежи, для дела это не шуточки. Учитель, особенно такого сложного искусства, как живопись, должен знать свое дело, любить молодое будущее и передавать своё знание умело, коротко и ясно... Истина - в трёх строках, умело пущенная... сразу двигает массу вперёд, ибо ей верят и поверят на деле».

Некоторые слова Чистякова входили в общее употребление в академии и не только в ней. Например, слово «чемоданисто», которое стали употреблять в среде художников для обозначения чего-то такого трескучего, пошло от Павла Петровича после такого случая. В одной галерее была выставлена прославленная картина Делароша «Кромвель у гроба Карла V». Спросили мнение о ней Чистякова. Он произнёс в тишине: «Чемоданисто!» Все сразу увидели, что коричневый блестящий гроб с останками короля, да и вся живопись этого модного французского художника своей внешней пустой элегантностью и цветом удивительно напоминают кожаные чемоданы.
Тёмный, грубый этюд ученика он называл «заслонкой».

Выше всего Чистяков ценил талант, но говорил о работе над картиной: «Начинать надо по таланту и кончать по таланту, а в середине работать тупо», то есть талант талантом, но упорство и терпеливость очень нужны художнику.

Его требование к законченному мастеру-художнику отчеканилось в такую формулу: «Чувствовать, знать и уметь - полное искусство».
По словам В. Васнецова, Чистяков «был посредником между учеником и натурой». А сам Павел Петрович на это как бы отвечал: «Я всю жизнь читал великую книгу природы, черпать же всё только из себя... не обращаясь к реальной природе, значит, останавливаться или падать». Но при этом учитель постоянно предостерегал своих учеников от мелочного копирования, от «дороги фотографиста». Суриков на всю жизнь запомнил совет Чистякова:

«Надо как можно ближе подходить к натуре, но никогда не делать точь-в-точь: как точь-в-точь, так уже опять непохоже. Много дальше, чем было раньше, когда, казалось, совсем близко, вот-вот схватишь». Это главная заповедь реализма: всегда уметь сохранять образное, поэтическое отношение к изображаемому, не засушить, не перебрать с подробностями. Главная заповедь методики Чистякова. Ученик, а потом великий художник, Валентин Серов эту мысль Чистякова передавал так, что, мол, художнику надо даже «нет-нет и ошибиться», чтобы не получилось мертвечины.

Чистяков был человеком самых разносторонних знаний. Он интересовался новостями оптики, физики, физиологии. Сын его вспоминает: «Павел Петрович, помимо живописи, интересовался очень многим: музыка, пение, литература, философия, религия, наука и даже спорт - всё это не только интересовало, но порой и увлекало его... Заинтересовавшись чем-нибудь, он непременно углублялся в самую суть вопроса, старался изучить его, открыть законы заинтересовавшего его явления, а если это ему удавалось, тотчас же стремился научить других тому, что сам изучил».
Чистяков вообще считал, что искусство не так далеко от науки, что большой мастер-художник должен быть близок к знанию, что «наука в высшем проявлении переходит в искусство».

Павел Петрович всё больше и больше отдаётся педагогической работе. Но всё-таки он не забывает совсем и о своем художническом таланте. Он пишет постоянно, но удачи бывают редкими. Такой удачей стала картина «Боярин», сейчас она находится в Третьяковской галерее.
Писатель Гаршин заметил эту работу и написал о ней: «Изборождённое морщинами лицо, кажется, заснуло... умерло, только в глазах осталась и сосредоточилась жизнь... Написан «Боярин» превосходно, рембрандтовское освещение удачно выбрано для типа, изображённого художником».
Цветовая гамма «Боярина» выстроена на оттенках коричневого - охристого, зеленовато-коричневого, красноватого, передающего фактуру бархатного кафтана и шапки, отороченных соболем. Чистяков обратился здесь к манере письма старых мастеров, но картина - не стилизация. В ней есть и собственный психологический образ, дух, национальная характерность. Эта работа близка работам передвижников.

В 1872 году Чистяков получил в Академии художеств должность адьюнкт-профессора гипсоголовного и этюдного натурного классов. В этой должности художник проработал 20 лет. В 1890 году его назначили главой мозаичного отделения, таким образом отстранив его от прежней должности. Надо сказать, что были у Чистякова и завистники, и характер у него был не из лёгких, так что были у него сложности в академии. Но он всё равно, куда бы его ни задвигали, занимался с учениками дома.

Специалисты считают, что «единственным настоящим доказательством ценности той или иной педагогической системы являются практические результаты преподавания». К концу педагогической деятельности Чистякова число его учеников было огромно. Не говоря уже об академических классах, где через его руки прошло несколько сот учащихся, большинство русских художников второй половины XIX века, соприкоснувшихся с Академией художеств, в той или иной мере пользовались его советами и указаниями. А многие прошли у него систематическую школу. В их числе - Е. Поленова, И. Остроухов, Г. Семирадский, В. Борисов-Мусатов, Д. Кардовский, Д. Щербиновский, В. Савинский, Ф. Бруни, В. Матэ, Р. Бах и многие другие. Но лучшим свидетельством роли Чистякова в истории русского искусства служит плеяда выдающихся мастеров - Суриков, Репин, Поленов, Виктор Васнецов, Врубель, Серов.

В 1875 году в одном из писем к Поленову в Париж Павел Петрович делает такое пророчество: «Есть здесь некто ученик Суриков, довольно редкий экземпляр, пишет на первую золотую. В шапку даст со временем ближним. Я радуюсь за него. Вы, Репин и он - русская тройка...» Тогда Суриков лишь оперялся, ещё далеко было до «Стрельцов» и «Меньшикова». Но зоркий глаз учителя не только выделил его из пёстрой ученической стаи, но и смело, уверенно поставил гениального воспитанника академии в ряд с крупнейшими мастерами русского искусства. Суриков начал работать с Чистяковым в этюдном классе, следовательно, курс рисунка он проходил не под руководством Чистякова. Учителю было достаточно посмотреть этюды Сурикова, чтобы сразу убедиться в его огромном живописном таланте. Суриковский архив позволяет установить, что «путь истинного колориста» в большой мере подсказан художнику Чистяковым. Суриков увлекал Чистякова своим талантом, самобытностью, размахом. После того, как Совет академии отказал лучшему ученику в первой золотой медали, Чистяков с возмущением сообщает Поленову: «У нас допотопные болванотропы провалили самого лучшего ученика во всей академии Сурикова за то, что мозоли не успел написать в картине. Не могу говорить, родной мой, об этих людях - голова сейчас заболит, и чувствуется запах падали кругом. Как тяжело быть между ними». Уехавший в Москву Суриков не порывал живой связи с учителем, принимал живейшее участие в личных работах Павла Петровича. Переписка их не обширна, но весьма интересна. В 1884 году Суриков впервые ездил за границу. Его письма оттуда к Чистякову - лучше после «Путевых заметок» Александра Иванова из того, что написано в русской литературе об искусстве итальянского Возрождения.

«Поленов, Репин по окончании курса в Академии брали у меня в квартире Левицкого уроки рисования, то есть учились рисовать ухо гипсовое и голову Аполлона. Стало быть, учитель я неплохой, если с золотыми медалями ученики берут уроки рисования с уха и с головы, да и надо же сказать что-либо новое об азбуке людям, так развитым уже во всём».

С Поленовым у Чистякова сохранились навсегда тёплые, дружеские отношения. Поленов глубоко любил Павла Петровича, а не только ценил в нем учителя. И эту любовь, неоднократно подтвержденную, передавал и своим собственным ученикам. Через Поленова педагогическая слава Чистякова ещё шире разносилась по России, ибо его учение осуществлялось не только в стенах Академии художеств, но и в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где преподавал Поленов. Учитель с первых дней определили его характер. «Вы колорист»,-сказал он Поленову. Учитывая с самого начала эту особенность ученика, он всячески поощрял её и развивал.

Репин мало работал с Чистяковым, но и будучи уже известным художником приходил брать у Чистякова уроки, не считал для себя унизительным работать в кружке с юными учениками Чистякова и выслушивать советы Павла Петровича. Именно Репин отдал для совершенствования Чистякову Серова, своего любимейшего ученика.

Врубель попал в личную мастерскую Чистякова в 1882 году. До этого он разочаровался в обучении, считал, что его учат сухим штампам и схематизации живой природы. Учёба у Чистякова оказалась, как он сам потом говорил, формулой живого отношения к природе. Врубель именно Чистякову обязан своим блестящим знанием акварели.

Павел Петрович своих новых учеников обучал, прежде всего, видению мира. Упрощая, он говорил: «Так как не все юноши одинаково талантливы, не все глядят при рисовании на натуру правильно, то, прежде всего, надо научить их смотреть как следует. Это почти что самое необходимое».
Он и мировозренчески старался помочь художнику глубже, интереснее видеть мир. Он очень поддерживал поэтическую трактовку русской истории Виктором Васнецовым, говорил ему: «Вы - русский по духу, по смыслу родной для меня! Спасибо душевное Вам...» Именно Чистяков посоветовал В.Васнецову дать согласие на роспись Владимирского собора в Киеве. Чистяков убеждал сомневающегося художника, что у него всё хорошо получится. А всё получилось гениально.

В одном из биографических очерков о Серове написано, что решено было отправить его «в Академию художеств, к лучшему учителю художников в России Павлу Петровичу Чистякову...»

«Так натурально, что даже противно»,- ворчал Чистяков, останавливаясь возле ученического мольберта в своей академической мастерской. «Простота даётся не просто,- добавлял он. - Простота - высота!» И шагал дальше.

Ученики слушали, мотали на ус. Суровая школа... Но зато какие художники выходили из мастерской Павла Петровича! Репин, Суриков, Врубель, Поленов... В этот ряд встал и Валентин Серов.

Павлу Петровичу были близки слова Пушкина: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие».

Каким-то чудесным образом до наших дней сохранился двухэтажный деревянный дом, в котором жил Чистяков под Петербургом. Теперь это город Пушкин, в доме Чистякова - музей художника и педагога.

В журнале «Звезда» опубликован дневник одного из учеников Чистякова - Льва Британишского «Дневник 1913-1915 годов» (№ 6 за 1997 год). В предисловии к дневнику читаем: «И все же Чистяков еще не оценен и не осмыслен по-настоящему. Нет понимания масштабов этой фигуры, нет понимания того, что именно через Чистякова проходит - идущая от Александра Иванова - самая важная и самая высокая линия в русском искусстве и в русской философии искусства». Лев Британишский брал уроки у Чистякова в те годы, когда писался этот дневник, и очень подробно описывает советы Чистякова художникам. Скрупулёзно описывает. Художникам это прочитать очень интересно. Немало есть в дневнике и таких записей.

Британишский Чистякова называет в дневнике часто «профессором». «10 июля 1913 года. За это время был 2 раза у профессора. В первый раз пробыл у него час с четвертью. Пил чай. Приём самый радушный. Много говорили о значении Христа в искусстве. Он разъяснил мне взгляд Христа на природу. Теперь я понял, почему художники так желают изобразить Христа. Ведь взгляды Его и многие изречения Евангелия так близко подходят к искусству, что удивляешься. Недаром заветной мечтой Врубеля было нарисовать «Демона» и «Христа». Теперь я понимаю значение картины Поленова «Грешница». Понимаю оттого, что понял немного Христа. В связи с Евангелием вспомнили Толстого. Признавая его гений, Чистяков говорит, что он «натуралист», поэзии почти нет. Затем обвиняет его в том, что в том отношении, что он оскорбляет причастие. «Если сам не веришь, то не оскорбляй святыню верующих». Оскорбляет причастие Толстой в романе «Воскресение»... Сегодня я понял мысль Чистякова. Он говорит, что Толстой неправильно понял изречение Христа: «Если тебя бьют по одной щеке, то подставляй другую». Чистяков говорит, что надо самому предупредить этот удар, надо поставить себя так, чтобы тебе не посмели сделать удар! А если не сумел, то не пеняй, если бьют (сам, мол, виноват)».

«3 августа 1913 года... Меня очень часто удивляет этот Чистяков. Откуда взялся этот истинно гениальный человек. Он даже судит Рафаэля...». Что касается Рафаэля, то Британишского удивило мнение о его картине «Вознесение Иисуса Христа». «Картина эта, по мнению всех, лучшая из всех картин Рафаэля. Профессор же говорит, что картина эта - упадок его таланта. В ней следующая несообразность: вознесение Христа и вместе мучения «прокажённых», разговоры (житейские), что совершенно не соответствует сюжету... Говорили о степени развития таланта у людей. Лермонтов в 30 лет достиг многого. Рафаэль в 37 пошёл обратно. Пушкин высказал всё - убили. Если б не убили, всё равно пошёл бы обратно...»

«13 сентября 1913 года. Ужасно долго не писал... Был у профессора. Долго говорили. На прощание - долгое рукопожатие и наилучшие пожелания успеха. Подарил голову (гипс) какого-то философа. Я рассказал ему свой сон. В связи с этим Чистяков рассказал, что он ясновидящий. В настоящее время эта способность у него пропала. Ещё будучи ребёнком лет 8-ми он вместе с толпой детей попал в деревне в барскую прачечную. Дети ничего не видели, а он ясно видел, что в углу сидит старуха и показывает на него пальцем. Живя в Италии (в Риме) недалеко от театра, он сидит раз вечером дома и видит все декорации и действие пьесы. На следующий день за обедом говорят, что надо пойти в театр. Приходит и видит то же, что видел дома... Раз снится ему, что хозяин гостиницы, мимо которой он проходил по пути на этюды, совершенно незнакомый человек, умер. Проходит на следующий день — видит: хоронят... И много таких случаев.

...Говорили о России, о пьянстве, о народе, о торговле. Всего и не вспомнишь. Я только поражён, как верно он определяет все вопросы. Он действительно гениальный человек. Сразу схватывает сущность вопроса».

Британишский старается впитывать каждое слово Чистякова, настолько он для него авторитетен. Идут целые страницы пересказа мыслей учителя - и ведь это мысли обо всём. Так что Суриков и Васнецов брали от Чистякова не только уроки рисования, но и уроки жизни, уроки миропонимания. Вот Британишский вспоминает слова Чистякова: «Бог - в творчестве. Мы через творчество беседуем с ним. Бог вообще - в нас. Жить так, как идёт, течёт сама жизнь, не затруждаться целями. Цели жизни нет. Люди ошибаются, если думают, что есть. Ну, искусство, моя мечта (т.е. цель) - одолеть художество! Чтобы я мог компоновать картины! Нет, не всегда это, а любовь и наслаждения вообще. Нет, надо жить так, как течёт жизнь. Все бьются - и нет, нет выхода!!! Надо быть проще и не мудрствовать...»

Заканчивается дневник опять же воспоминанием о Чистякове: «Я начинаю чувствовать, что человек искусства может очень легко перенести убогость, бедность окружающей обстановки, ибо живёт миром фантазии. Мой профессор Чистяков снова, таким образом, прав. Я должен к нему поехать».